Читать воспоминания об окружении в 1941 году. Военные воспоминания изота давидовича адамского

Никогда еще генералу Кирпоносу не приходилось решать оперативную задачу в столь тяжелой обстановке. Однако, принимая решение на прорыв, командование фронтом полагалось на испытанную в боях стойкость, бесстрашие, мужество наших бойцов и командиров.

Посоветовавшись с членами Военного совета фронта В. И. Тупиковым, М. А. Бурмистенко и Е. П. Рыковым, командующий приказал поставить армиям следующие задачи: 21-й - к утру 18 сентября сосредоточиться на рубеже Брагинцы, Гнединцы (юго-восточнее Прилук) и главными силами нанести удар на Ромны, навстречу 2-му кавалерийскому корпусу; 5-й - частью сил прикрыть отход 21-й армии с запада, а остальными нанести удар на Лохвицу; 26-й - создав ударный кулак из двух дивизий, наступать на Лубны; 37-й - вывести войска из Киевского укрепрайона на левый берег Днепра, создать из них ударную группу и прорваться на Пирятин и далее на восток, составляя арьергард сил фронта; 40-й и 38-й - ударить с востока навстречу главным силам фронта в направлениях на Ромны и Лубны.

Генерал-майор Тупиков набросал на карте план отхода войск и приказал внести необходимые изменения в заранее подготовленные штабом боевые распоряжения армиям. Но передать эти документы адресатам было уже нелегко. С большими трудностями их довели только до командующих 5, 26-й и 40-й армиями. Со штабами 21-й и 37-й армий связи не было даже по радио. Командование штаба фронта послало в Киев двух старших офицеров на автомашинах. Они не смогли пробраться в город и, видимо, погибли в пути. Лишь несколько позднее штабным работникам фронта удалось через штаб главкома известить 37-ю армию о необходимости пробиваться на восток. В 21-ю армию был направлен заместитель начальника оперативного отдела ЮЗФ полковник Захватаев, который должен был вручить приказ генерал-лейтенанту В. И. Кузнецову и отходить вместе с его штабом.

Итак, в ночь на 18 сентября почти все армии знали о порядке отхода. Конечно, принятое решение было далеко не идеальным. Ведь его пришлось принимать в столь сложной и далеко не ясной обстановке.

Заключительный эпизод сражения начался в обстановке глубокого обхода и выхода в тылы ЮЗФ главных сил 1-й и 2-й танковых групп противника. Войска ЮЗФ, несмотря на появление признаков беспорядка и дезорганизации управления, пока еще сохраняли в себе небольшие силы для того, чтобы оказывать сопротивление противнику. Материальная обеспеченность войск, как видно из донесений командующего ЮЗФ от 17.09, характеризовалась следующими показателями.

Согласно отчетности, ЮЗФ в эти дни имел на складах и в войсках: винтовочных патронов - 4,5 б/к; 82-мм мин - 3,5 б/к; 107, 120-мм мин - 0,6 б/к; пушечных снарядов 45, 122-мм - 4 б/к; 76 ПА и ДА, 122, 152-мм, 37 и 76-мм зенитных - 2 б/к.

Горюче-смазочных материалов фронт имел для наземных войск на 2–4 суток, для ВВС - на 14 дней; продфуража - 16 сутодач; сено, овес, мясо заготавливалось из местных средств в достаточных количествах . Однако если учесть, что уже с 15 сентября части противника вышли на тылы войск ЮЗФ, то эти данные не отвечали истинному состоянию обеспеченности войск.

С 16 по 20 сентября произошло расчленение войск фронта на различные группы (очаги) ввиду вклинения на различных направлениях сильных группировок противника.

Очаг № 1 - из остатков 26-й армии в районе 20–30 км к северо-востоку от Золотоноши; этот очаг, постепенно сокращаясь, держался до 24 сентября, пытаясь пробиться на восток в районе Оржицы.

Очаг № 2 - из остатков 37-й и 26-й армий в районе 40–50 км к юго-востоку от Киева; этот очаг также держался до 23.09.

Два очага № 3 и № 4 - остатки 5-й, 21-й армий, это была так называемая «Пирятинская группа», которая вела борьбу до 23.09 в районе 20–30 км к юго-востоку и востоку от Пирятина, в непосредственной близости от кольца окружения.

Очаг № 5 - из остатков 37-й армии в 10–15 км к северо-востоку от Киева, продержавшийся до 21.09, и очаг № 6 - в районе Яготина.

История отметит исключительную стойкость очагов № 1 (26-я армия) и № 6 (по-видимому, остатки 37А) в районе Яготина, сумевших организованно продержаться в кольце немецкого окружения до 24–26 сентября.

После доведения приказа на отход, который был разработан в штабе ЮЗФ, в армиях началась его реализация.

Полковник Захватаев (один из работников штаба ЮЗФ. - Примеч. авт. ) впоследствии вспоминал, что он довольно быстро разыскал штаб 21-й армии и лично передал приказ командования фронта генерал-лейтенанту В. И. Кузнецову. Командующий армией без промедления поставил задачи своим корпусам. Переправившись через реку Удай севернее Пирятина, они должны были пробиваться на восток, держа направление между Ромнами и Лохвицей. Кузнецов вместе со штабом армии решил следовать в конном строю вслед за 66-м стрелковым корпусом.

Рано утром 18 сентября колонна управления армии во главе с генералами В. И. Кузнецовым, В. Н. Гордовым и дивизионным комиссаром С. Е. Колониным под прикрытием стрелковых подразделений преодолела сопротивление мотопехоты одной из танковых дивизий Гудериана и, форсировав реку, устремилась на Озеряны.

Днем в районе Белоцерковцев, у глубоких балок, враг снова преградил ей путь, поэтому пришлось организовать круговую оборону. С наступлением темноты командующий армией повел подразделения на прорыв. Осветительные ракеты превратили ночь в день. Враг открыл ураганный огонь из пулеметов, минометов и орудий, но и на этот раз колонне удалось прорваться.

Генерал-лейтенант В. Н. Кузнецов, преодолев все препятствия, все же вывел группу своих войск из вражеского кольца. Этому способствовал удар 2-го кавкорпуса генерала П. А. Белова, усиленного танковыми бригадами резерва Ставки. Кавалеристы и танкисты стремительно атаковали Ромны, где находился штаб Гудериана. Вот что он писал об этом: «18 сентября сложилась критическая обстановка в районе Ромны… Свежие силы противника - 9-я кавалерийская дивизия и еще одна дивизия совместно с танками - наступали с востока на Ромны тремя колоннами» . Гудериан вспоминал, что он с верхнего этажа самого высокого здания города своими глазами видел атакующих - они были от него всего в 800 метрах. Нервы у германского генерала не выдержали, и он вместе со штабом перебазировался в Конотоп.

Значительно труднее сложились условия для выхода из окружения сильно истощенных войск 5-й армии. Генералу Потапову не удалось организовать общий отход в направлении Лохвиц: слишком сильно наседал противник. Части 15-го стрелкового корпуса были оттеснены на юг и вынуждены были во главе с генерал-майором К. С. Москаленко пробиваться самостоятельно. Части 31-го стрелкового корпуса генерала Н. В. Калинина попытались расчистить дорогу Военному совету и штабу, но на реке Удай не смогли преодолеть сильную оборону 4-й немецкой танковой дивизии. Управление армии вынуждено было присоединиться к находившемуся в этом районе второму эшелону штаба фронта и повернуть вместе с ними на юг, на Пирятин.

Командующий 26-й армией генерал-лейтенант Ф. Я. Костенко получил во второй половине ночи на 18 сентября приказ на выход из окружения. Он пригласил к себе членов Военного совета Д. Е. Колесникова и В. С. Бутырина (бывшего секретаря Николаевского обкома КП(б)У), начальника штаба полковника И. С. Варенникова, начальника артиллерии полковника П. С. Семенова, начальника политотдела полкового комиссара И. В. Заковоротнего и начальника Особого отдела П. В. Ватиса. После короткого обсуждения создавшегося положения Костенко принял решение отвести войска под прикрытием арьергардов на реку Оржица и с этого рубежа организовать прорыв в направлении на Лубны, навстречу наступавшим с востока 5-му кавкорпусу генерала Камкова и танковым бригадам 38-й армии. Отдав приказ дивизиям, командарм со своим штабом двинулся в город Оржицу, куда стягивались все войска.

Маленький украинский городок до предела был забит машинами и обозами. Приказав небольшому отряду И. И. Алексеева прикрыть город, командующий приступил к созданию ударной группировки. Без средств связи это было трудным делом. К тому же надо было постоянно заботиться об открытых флангах армии, на которые с севера давили войска Гудериана, а с юга - части 17-й немецкой армии.

26-я армия командарма генерал-лейтенанта Костенко вплоть до 23 сентября поддерживала радиосвязь с главкомом ЮЗН, со Ставкой ВГК и поэтому была ориентирована в обстановке. Свой отход эта армия в составе остатков пяти стрелковых дивизий начала 19 сентября, выдвинув отряд под командой генерал-майора Усенко (часть сил 289 сд и других сд) с задачей захватить переправы через реку Сула и реку Удай на фронте Оболонь, Лубны, Пирятин. «Пробиваемся в общем направлении Лубны, Миргород», - так формулировался общий замысел отхода в донесении командарма-26 генерала Костенко от 19.09 на имя начальника Генштаба.

В тот же день руководивший тылом 26-й армии энергичный генерал-майор Трутко просил подбросить по воздуху в район Драбов автобензина и снарядов и прислать санитарные самолеты для эвакуации раненых. Видимо, штарму-26 не было известно, что к этому району с севера уже подходили три немецкие дивизии (СС «Рейх», 134-я и 72-я). Характерно, что генерал Трутко успел телеграммой предупредить об этом авиацию . Самолеты все же вылетали, но, не имея ответных сигналов, сесть не могли.

Сжимаемая с юга четырьмя немецкими дивизиями (125, 239, 257 и 24) из состава группы Клейста и с севера тремя немецкими дивизиями, 26-я армия, отбиваясь от наседавшего противника, упорно продвигалась на восток в район Оржицы к району слияния рек Оржица и Сула, где уже были развернуты немецкие части 16 тд и 25 мд.

20 сентября командарм-26 имел (через Генштаб) указание Главкома ЮЗН о том, чтобы «удар с целью выхода из окружения наносить не на Миргород, а в общем направлении на Ромны, оставив сильный заслон в сторону Лубны и Миргород». Генерал Трутко в этот день просил о воздушном подвозе в район Белоусовки и о вывозе раненых, но организовать воздушную транспортировку не удалось.

21 сентября Костенко предпринял первую попытку прорвать фронт 1-й танковой группы Клейста. После небольшой артподготовки дивизии начали форсировать реку Оржицу. Враг оказал ожесточенное сопротивление. Туда, где передовым подразделениям удавалось укрепиться на левом берегу, германское командование бросало свои танковые части. Наши бойцы встречали вражеские танки огнем артиллерии, бутылками с горючей жидкостью и гранатами. Люди снова и снова поднимались в атаку.

Дальнейший ход событий 26-й армии можно представить себе из следующих телеграмм.

21 сентября, 17 ч. 12 мин.: «Армия находится в окружении. С армией окружены все тылы ЮЗФ, неуправляемые, в панике бегущие, забивая все пути внесением в войска хаоса.

Все попытки пробиться на восток успеха не имели. Делаем последнее усилие пробиться на фронте Оржица…

Если до утра 29.09 с.г. не будет оказана реальная помощь вспомогательным ударом с востока, возможна катастрофа.

Штарм 26 - Оржица.

Впоследствии один из активных участников этих боев рассказывал, что батальоны 69-го стрелкового полка 97-й стрелковой дивизии (ранее она входила в состав 38-й армии) несколько раз бросались на вражеские позиции, но под ураганным огнем закопанных в землю немецких танков вынуждены были отступать. Такие же жаркие схватки происходили на всех участках.

В безуспешных попытках форсировать реку дивизии израсходовали почти все боеприпасы. Генерал Костенко, не имея связи со штабом фронта, сумел связаться со Ставкой и послал маршалу Шапошникову радиограмму: «Продолжаю вести бои в окружении на реке Оржица. Все попытки форсировать реку отбиты. Боеприпасов нет. Помогите авиацией» .

22 сентября, 3 ч. 47 мин. «Связь… потеряна двое суток. 159 сд ведет бои в окружении в Кандыбовка, 196 сд и 164 сд отрезаны и ведут бои в районе Денисовка. Остальные части окружены Оржица. Попытки прорваться оказались безуспешными. В Оржица накопилось большое количество раненых, посадка санитарных самолетов невозможна в связи с малым кольцом окружения.

22.9 делаю последнюю попытку выхода из окружения на восток. Прошу ориентировать в обстановке и можно ли ожидать реальной помощи.

Костенко, Колесников, Варенников».

Начальник Генштаба распорядился сбросить в район действий армии Костенко боеприпасы с воздуха. Видя, что армии не пробиться на Лубны, он 22 сентября сообщил командарму, что Кирпонос, Потапов и Кузнецов продвигаются навстречу 2-му кавкорпусу Белова в направлении на Лохвицу, и потребовал, чтобы он тоже повернул на северо-восток и пробивался вслед за ними.

Но это была еще не последняя попытка генерала Костенко. 23 сентября в 09.21 он доносил в Генштаб командующему ЮЗФ:

«Положение исключительно тяжелое. С наступлением темноты попытаюсь с остатками прорваться в направлении Оржица, Исковцы, Пески. Громадные обозы фронта и раненых вынуждены оставить в Оржица, вывезти которых не удалось.

(Костенко, Колесников» .)

До 24 сентября на немецких трофейных картах значился неликвидированным небольшой красный очаг у Оржицы, где раздавались последние выстрелы наших героев - солдат и офицеров 26-й армии. Вот что было в последний раз принято в 08.11 24 сентября по радио в Москве:

«Начальнику Генштаба Красной Армии.

Нахожусь Мацковцы. Боевых частей не имею. Продержаться могу не более суток. Будет ли поддержка?

(Усенко» .)

25 сентября в 9 часов вечера Костенко решил еще раз попытаться форсировать реку. Но не успел: заместитель начальника оперативного отдела армии майор А. К. Блажей доложил, что немцы ворвались на восточную окраину Оржицы и подожгли ее. Дальнейшее выжидание было смерти подобно. Костенко вызвал к себе комбрига А. Б. Борисова, чья кавалерийская группа оказалась поблизости и теперь вошла в состав 26-й армии.

Борисов получил приказ ударить по прорвавшемуся противнику. Бой уже приближался к штабу армии, когда его конники атаковали немецкие войска.

Взяв автомат и распихав по карманам гранаты, Костенко сказал офицерам своего штаба:

Ну, пошли, товарищи!

Вслед за конниками они пробились к дамбе, по которой перешли на противоположный берег. Здесь их поджидали кони, предусмотрительно выделенные комбригом Борисовым. Штаб Костенко, являвшийся раньше кавалерийским, состоял в основном из опытных конников. Оказавшись верхом, они сразу приободрились. Всадник на хорошем коне - это сила! Вместе с конниками Борисова и другими частями штаб 26-й армии с непрерывными боями пробивался вперед. Пришлось форсировать несколько рек. На восточном берегу Сулы ночью наскочили на огневые позиции немецких минометных батарей, прикрытых подразделениями пехоты. Завязался бой. Дважды советские конники безуспешно бросались в атаку. Пошли в третий раз. Пробились!

Только в начале октября командующий 26-й армией с остатками своих войск вышел из вражеского кольца в полосе боевых действий 5-го кавалерийского корпуса. Долгое время после этого отставшие бойцы и командиры армии продолжали небольшими группами, а то и в одиночку просачиваться через линию фронта. Благополучно вышли из окружения член Военного совета армии бригадный комиссар Д. Е. Колесников, начальник политотдела полковой комиссар И. В. Заковоротный и многие другие командиры и политработники. Некоторые из солдат и офицеров, прежде чем оказаться среди своих, отшагали по тылам врага сотни километров. Одна такая группа во главе с политруком М. Т. Тараном преодолела в общей сложности 600 километров и вышла к своим с оружием, документами и орденами. В составе группы была женщина - военфельдшер из 169-го стрелкового полка А. А. Матвиенко. Она наравне с мужчинами стойко вынесла все тяготы похода.

Трудные испытания пережили бойцы и командиры 37-й армии, непосредственно оборонявшей Киев. Изучение документов тех дней, беседы с участниками помогли автору в основных чертах проследить, что происходило в этой армии, оказавшейся после получения приказа об оставлении Киева в самом тяжелом положении.

В начале второй декады сентября правофланговые соединения 37-й армии, «обтекаемые» противником с северо-востока, дрались за каждый километр земли к северу от местечка Семиполки и к югу от тихого украинского городка Остер. В бою за Козлец 41-я стрелковая дивизия дважды выбивала немецкие части из города. Когда противник ворвался туда в третий раз, командир дивизии Георгий Николаевич Микушев возглавил очередную контратаку. Он погиб. Части подверглись новому удару противника и, возможно, не устояли, если бы на помощь не подоспела из Киева дивизия полковника С. К. Потехина. Настойчивыми контратаками обоих соединений враг был задержан на двое суток.

Но 16 сентября линия фронта снова заколебалась. Ударная группировка 6-й немецкой полевой армии стремилась прорваться к Киеву с северо-востока и захватить переправы через Днепр. Руководство городского штаба обороны попросило командующего 37-й армией усилить войска, прикрывавшие это важнейшее направление, но тот заявил, что у него нет для этого резервов. Положение спасла инициатива руководителей штаба обороны. Они направили сюда часть сил 4-й дивизии НКВД, отряд ополченцев завода «Арсенал» и 300 моряков Днепропетровского отряда Пинской флотилии с задачей создать оборонительный рубеж на подступах к киевским мостам. Теснимые противником правофланговые соединения 37-й армии и подоспевшие им на помощь силы городского комитета обороны 16 сентября закрепились на этом рубеже и остановили противника.

Геройски дрались в этот день подразделения 227-го полка дивизии НКВД под командованием майора Вагина. Стремительной контратакой они не только отбросили полк противника, но и захватили его знамя.

Немцы обрушили на наши части массированные удары артиллерии и авиации, бросили в наступление пехоту и танки. Несколько раз они по всему фронту ходили в психические атаки - шли во весь рост, оглушая окрестность пьяным ревом. Наши бойцы подпускали их к самым траншеям и пускали в ход штыки. Рукопашной схватки солдаты вермахта не выдерживали. Уцелевшие в боях немцы откатывались на исходные позиции.

Приказ об оставлении Киева был получен 18 сентября по радио. Командованию армии было указано общее направление отхода войск армии и сообщены крайне лаконичные данные о действиях ее соседей. Этот приказ в то время выполнить было еще труднее, чем оборонять город. Предстояло пройти сотни километров по занятой врагом территории. К тому же отход проводился в спешке, командарм допустил немало ошибок. Например, было решено вести армию вдоль основных шоссейной и железнодорожной магистралей, идущих от Киева на Пирятин. Командование группы армий «Юг» именно на это и рассчитывало и постаралось заранее перерезать эти дороги на участке Яготин, станция Березань. К сожалению, штаб армии не знал, что здесь находится крупная вражеская группировка.

Первыми должны были начать отход стрелковые дивизии, оборонявшиеся на правом берегу Днепра, в Киевском укрепленном районе. Последними позиции покидали пулеметные батальоны постоянного гарнизона. После того как войска, оборонявшиеся в Киевском укрепрайоне, пройдут через Борисполь, за ними должны сняться с позиций части, сражавшиеся на подступах к мостам через Днепр.

Арьергард составили 87-я стрелковая дивизия полковника Н. И. Васильева и 4-я дивизия НКВД полковника Ф. М. Мажирина.

В ночь на 19 сентября войска тронулись в путь. Первый вражеский заслон в районе Борисполя был опрокинут. Колонны потянулись на восток.

А офицеры штаба и политотдела укрепрайона в это время обходили ДОТы. За каждым был закреплен определенный участок. Скрытно выводились гарнизоны огневых точек. Когда на позициях не оставалось ни одного человека, раздавались взрывы: саперы уничтожали оборонительные сооружения.

Бойцы и командиры шли по улицам Киева, потупив головы и невольно сдерживая шаг. Горько было оставлять город, за который, не щадя жизни, сражались больше двух месяцев.

Ответственность за взрыв днепровских мостов была возложена на командира 4-й дивизии НКВД Ф. М. Мажирина, который, по выражению наркома внутренних дел УССР В. И. Сергиенко, назначался «последним комендантом Киева». 19 сентября было пасмурно. Над Киевом поднимались облака дыма. Командиры и политработники вместе с представителями городских организаций объезжали магазины и склады. Широко раскрывались их двери, чтобы население смогло сделать необходимые для жизни запасы.

Немцы заметили отход наших войск лишь часов в 11 утра. Они подвергли зверскому обстрелу юго-западные окраины города и только после этого двинулись вперед. Части армейского арьергарда с трудом сдерживали напор противника. Вражеская артиллерия яростно обстреливала мосты. Наши части, прикрывавшие переправы, несли потери, но продолжали мужественно выполнять свой долг, пропуская отходившие войска.

Одним из самых ответственных мероприятий по организации эвакуации Киева являлось обеспечение своевременного взрыва мостов через Днепр. Саперы 37-й армии при непосредственном участии командования 4-й дивизии НКВД закончили подготовку мостов к взрыву еще в первых числах сентября.

Во второй половине дня, когда на правом берегу показались передовые части противника, был дан необходимый сигнал. Генерал Мажирин впоследствии вспоминал, как он со своего наблюдательного пункта увидел столб огня и дыма над железнодорожным мостом имени Г. И. Петровского. Центральные фермы рухнули в воду. Взлетел на воздух и мост имени Е. Бош. Наводницкий деревянный мост был центральным, и основная масса арьергардных частей выходила на него. Военный инженер 3-го ранга А. А. Финкельштейн, отвечавший за уничтожение этой переправы, выжидал до последнего момента, стараясь пропустить последнюю группу отступавших солдат. Лишь когда вражеские мотоциклисты вырвались на берег и открыли ураганный пулеметный огонь, инженер подал сигнал. Щедро политое смолой и бензином дерево вспыхнуло. Бойцы, охранявшие мост на правом берегу, отходили по уже горевшему настилу. Вслед за ними кинулись немецкие автоматчики. Саперы, дождавшись, когда наши бойцы ступили на землю, взорвали толовые шашки, привязанные к сваям, и пылающий мост обрушился в Днепр, похоронив под своими обломками вражеских солдат. Почти в этот же миг раздался взрыв на самом южном, Дарницком мосту.

Немцы попытались с ходу форсировать реку. Меткий пулеметный огонь с левого берега отбросил их.

Мажирин связался с командиром 87-й стрелковой дивизии, чтобы согласовать дальнейшие действия. Частям арьергарда было приказано держаться до наступления темноты, а затем отходить в общем направлении на Борисполь.

Ранним утром 20 сентября оба соединения вышли на восточную опушку Дарницкого леса. Выглянувшее из-за горизонта солнце пробилось сквозь туманную дымку и озарило темневший вдали город. Это был Борисполь. По дороге к нему все еще двигался нескончаемый поток машин, подвод, беженцев с тачками, с котомками. Мажирин выслал в Борисполь небольшой отряд во главе с майором Дедовым, у которого для связи имелась радиостанция. Ему было приказано разыскать за Борисполем штаб армии и уточнить направление дальнейшего следования. Примерно через полчаса Дедов сообщил, что в город ворвались вражеские танки и он вступил с ними в бой. Итак, путь через Борисполь оказался отрезанным.

Выяснилось, что главные силы 37-й армии рассечены в районе Барышовки на две части. Большая часть сил остановлена яготинской группой противника на реке Супой, а остальные соединения - западнее Барышевки, на реке Трубеж. Наши войска атакуют немцев. Но у врага на восточных берегах обеих рек зарыты танки. Прорвать такую оборону без достаточного количества артиллерии нелегко. Снова и снова наши войска бросались в атаки. С тяжелыми боями одной из групп войск 37-й армии удалось в ночь на 22 сентября форсировать реку Трубеж и разорвать вражеское кольцо. Эту решительную атаку возглавил заместитель наркома внутренних дел УССР Т. А. Строкач. Он с несколькими генералами и офицерами в решительную минуту пошел в передовых цепях. Смертью героев пали полковники Соколов, Косарев и многие другие командиры. Но задача была выполнена, вражеский заслон смят. Большая часть этой группы войск вышла к своим. Командир 56-го полка из 4-й дивизии НКВД подполковник Мазуренко со своими бойцами присоединился к партизанам Ковпака.

А главные силы армии, окруженные в районе станции Березань и лесов к югу от нее, продолжали тяжелые бои. Командование взял на себя начальник штаба армии генерал-майор К. Л. Добросердов. Немецкое командование предлагало окруженным сложить оружие. Наши бойцы и командиры отвечали новыми атаками.

Объединив наиболее боеспособные части, полковник М. Ф. Орлов, майор В. С. Блажневский и другие командиры в ночь на 23 сентября внезапным ударом прорвали кольцо и устремились не на восток, как ожидал противник, а на юг. Удалось пробиться и еще нескольким группам. Однако значительной части наших сил, израсходовавших в упорных атаках почти все боеприпасы, пришлось укрыться в глубине лесов. Несколько раз немецкие войска пытались сюда сунуться, но с большими потерями отбрасывались назад.

К концу сентября на картах немецких штабов перестали обозначать район окружения главных сил 37-й армии: по-видимому, считали, что там все вымерли от голода. Большая часть войск, блокировавших лес, была брошена в наступление на восток. Окруженные воспользовались резким ослаблением вражеского кольца и начали отдельными группами пробиваться кто на восток, через линию фронта, а кто в окрестные леса, став впоследствии ядром многочисленных партизанских отрядов.

Упорно пробивал себе дорогу арьергард армии, отрезанный от ее главных сил в районе Борисполя. 25 сентября обе дивизии вышли в район Рогозова. Завязался бой с укрепившимися там немецкими войсками. Первые атаки не принесли успеха. Солнце уже скрылось за горизонтом, когда разведка установила, что из Переяслава подходят новые крупные силы противника. Наши войска оказались «между двух огней», спешно перешли к обороне, окопались и организовали систему огня. Бой разгорелся ночью. Германское командование бросило в атаку свою пехоту при поддержке танков. Сберегая патроны, красноармейцы не открывали огня. Лишь редкие выстрелы пушек звучали с их позиций. Каждый снаряд был на счету, и артиллеристы били лишь наверняка. Ни один снаряд не пропал даром. Загоревшиеся немецкие танки осветили окрестности. Когда немецкие солдаты приблизились к окопам, поднялся комиссар 4-й дивизии НКВД Коваленко и с возгласом «За Родину!» бросился вперед. Рядом с ним был политрук Лелюк. Словно электрический ток пробежал по окопам. В едином порыве ринулись, обгоняя комиссара, бойцы и командиры. Натиск был яростным. Немецкие войска отступили.

Противник рассчитывал, что наши части будут прорываться в восточном направлении. Но командование армейского арьергарда по предложению полковника Мажирина решило скрытно отвести войска на запад, в приднепровские леса, чтобы привести их в порядок и подготовиться к новым тяжелым боям.

На рассвете 25 сентября передовые части арьергарда вошли в село Старое. Разведчики доложили командиру полка майору Вагину, что по дороге из Переяслава движется колонна немецких войск. Майор быстро организовал засаду. Когда беспечно двигавшиеся немцы втянулись на лесную дорогу, то по ним со всех сторон ударили орудия и пулеметы. Поднялась невообразимая паника. Выскочившие из-за кустов бойцы довершили разгром. Они захватили десятки автомашин с имуществом. В числе трофеев оказалось и знамя разгромленного немецкого полка.

Ожесточенные схватки происходили повсюду, где враг пытался преградить путь советским войскам.

К вечеру все части армейского арьергарда достигли приднепровских лесов. Начались сплошные пески. Машины буксовали, расходуя остатки горючего. На сахарном заводе забрали лошадей и повозки, разместили на них раненых, боеприпасы и продовольствие. Несколько машин оставили для транспортировки орудий и минометов, остальные пришлось уничтожить. Разведка обнаружила спешно сооруженный немцами лагерь для военнопленных. Стремительной атакой передовые подразделения уничтожили охрану и освободили красноармейцев. Уже в сумерках все вышли к большому болоту. Посреди него зеленел заросший лесом остров. Саперы проложили гать. Части переправились на остров и заняли круговую оборону. Численность гарнизона «крепости на болоте» непрерывно росла. Сюда стекались саперы, подрывавшие днепровские мосты, подразделения Киевского укрепленного района, отходившие последними, моряки речной флотилии, железнодорожники Киевского узла.

Немецкие войска несколько раз штурмовали остров, но взять его не могли. Наступил октябрь. Бойцы, одетые по-летнему, начали страдать от холода. Иссякли боеприпасы. А разведка установила, что германское командование готовит новое наступление. Было решено опередить противника. В ночь на 5 октября части переправились с острова, развернулись в цепи. Шли молча. Артиллеристы вручную катили орудия. Жаркий бой разгорелся у села Девички. Противник встретил атакующих шквалом артиллерийского и пулеметного огня. Но ничего не могло остановить наших бойцов. Они стремились быстрее сблизиться с врагом. Артиллеристы, следовавшие в передовых цепях, расчетливо били по огневым точкам.

Повсюду завязывались рукопашные схватки. Кольцо вражеских войск было разорвано. Дальше решили двигаться небольшими отрядами, стараясь не ввязываться в бои, так как снаряды и патроны были на исходе. Путь был долгий и тяжелый. Многие погибли. Но значительная часть бойцов и командиров 37-й армии пробилась сквозь все преграды и вышла из окружения.

По радио мы приняли радостную весть. 19 ноября наши войска перешли в наступление под Сталинградом и продолжают усиленно гнать немцев. Требовалось повысить активность в выводе из строя железнодорожных путей, идущих к фронту. Вблизи нашего расположения железные дороги, как правило, бездействовали. Командование бригады несколько групп подрывников направило в район Курска, а женская группа получила задание пробраться на станцию Курск и постараться вывести из строя паровозы. Это был немаловажный вклад партизан нашей бригады в общее дело разгрома врага. Ко всеобщему ликованию – мы получили известие об окружении сталинградской группировки немцев.

Так проходили наши повседневные будни. Однажды, во второй половине декабря 1942 года разведчики доложили, что в селе Асмонь сосредотачивается большая группа немцев, которая имела даже артиллерию. Село Асмонь насчитывало довольно много дворов и было расположено вблизи нашей основной базы. В зимнее время в таком населенном пункте можно укрыть значительное количество войск. При проведении карательных операций против партизан немцы постоянно занимали этот населенный пункт. Эта деревня имела очень выгодное расположение по отношению леса, в котором мы располагались. Пока немцы вели себя лояльно, и мы дальнейшего их намерения не знали. Наиболее вероятно было то, что немцы собираются усилить охрану железнодорожной линии, попытаются блокировать партизан и не дать возможности партизанам наносить удары по отходившим войскам, тылам и по подходящим резервам к фронту.

Это были только наши предположения. Однако, иметь под боком такого соседа нежелательно. У командования бригады созрела мысль нанести удар по этому гарнизону силами всей бригады. Дали задание разведке – уточнить через связных, где расположены огневые точки, какая охрана выставляется ночью, где выставляются посты, в каких домах располагаются офицеры и другие детали. Времени на это потребовалось немного. Через сутки мы уже знали все детали размещения и охраны населенного пункта. Приступили к разработке детального плана нашего наступления. План наш был несложен. По сигналу с пункта управления все отряды внезапно должны начинать действовать. Деревня была разбита на участки или сектора. Каждый отряд получал участок. В отрядах свои участки разбивали на отдельные дома. Назначались штурмовые группы, в задачу которых входил захват отдельного дома или ликвидация огневой точки, поста охраны и т.д. В основу плана укладывалась внезапность действия.

Ночью, примерно часов в 12, бригада выступила в исходные районы. Выход на исходные позиции должны произвести скрытно. Для этой цели были даже привлечены проводники, которые знали все тропы. Сосредоточение должно быть закончено в установленное время, указанное в плане. Ожидать связных, которые доложили бы о выходе отрядов на исходные позиции, во-первых, потребовало бы дополнительного времени, во-вторых, своими излишними передвижениями мы могли себя обнаружить. Все было рассчитано на точное и аккуратное выполнение отрядами боевого приказа командования и штаба бригады.

Я с комиссаром бригады Андреем Дмитриевичем Федосюткиным находились при Дмитриевском отряде. Этот отряд должен был ворваться на северную окраину деревни и занять церковь. В церкви у противника находился пулемет. В церковь должны были ворваться внезапно и захватить пулемет. В дальнейшем пулеметным огнем расстреливать противника, который попытается укрыться в церкви. Церковь представляла основное и серьезное укрытие для противника.

Мы с комиссаром со своим отрядом вышли на исходные позиции несколько раньше срока, намеченного в плане. Залегли и начали ожидать сигнала наступления. Сигнал должны были подать с пункта командира бригады ракетой. За 15-20 минут до начала атаки произошло непредвиденное, и поправить это было уже невозможно.

На противоположном конце населенного пункта началась интенсивная стрельба. Мы пока не знали, что там случилось. Одно стало ясно – внезапность нарушена. Нужно было немедленно начинать действовать и нашему отряду, иначе противник сможет придти в себя и оказать нам организованное сопротивление. Такого же мнения было и руководство на командном пункте командира бригады. Вверх поднялась ракета, которая извещала о начале действия. Стрельба сразу вспыхнула во всех концах деревни.

Дмитриевский отряд быстрым броском ворвался на северную окраину населенного пункта и начал расстреливать в упор в беспорядке выбегавших из домов немцев. Бой длился недолго, примерно около часа, затем стал повсеместно затухать. Я, как только появилась ракета, в первую очередь напомнил начальнику штаба отряда, тов. Бонникову, чтобы штурмовая группа быстрее захватила церковь. Через минут 20 мне сообщили, что в церковь пробраться невозможно. Преждевременные выстрелы на южной окраине деревень успели предупредить немцев об опасности, и часть немцев успела забежать в церковь, закрыть ее изнутри и организовать ответный огонь. Я полагал, что можно все-таки попробовать ворваться в церковь, и перебежками подошел к стене церкви, где стояло несколько наших бойцов. Они показали мне, из каких окон ведут немцы огонь. Штурмом эту вековую твердыню взять было невозможно.

Немцы же из церкви хорошо просматривали на снегу наши черные точки. Хотя со стороны немцев огонь велся не прицельный, но даже и беспорядочная стрельба могла нанести нам значительные потери. Решили оставить церковь и продолжать уничтожать немцев в деревне и на поле. Группе партизан было приказано вести методический огонь по церкви, чтобы блокировать там засевших немцев.

Отряды докладывали, что выполнение боевой задачи проходит успешно. Немцы в панике из домов выскакивали, не успев даже надеть верхней одежды. Через 1.5-2 часа боя была дана команда отбоя, а затем собраться на опушке леса за церковью. Немецкий гарнизон был полностью разгромлен. Небольшая группа немцев осталась в церкви, а несколько человек удрали в неизвестном направлении, остальные были уничтожены. Немцы потеряли в этом бою не менее 100 человек только убитыми. Оставаться здесь и дальше, гоняться за отдельными спрятавшимися солдатами было совершенно бессмысленно. Задачу мы свою при всех недостатках все же выполнили успешно. Командирам отрядов была дана команда – тщательно проверить личный состав, проверить поле боя, чтобы не оказалось там раненых или убитых партизан.

Отряды захватили много пехотного оружия и боеприпасов. На базу привезли даже одно орудие. Правда, у этого орудия не оказалось стреляющего механизма – немцы успели вытащить. К утру в Асмонь немцы согнали полицаев и отдельные подразделения немцев, которые прибыли, очевидно, из Дмитровска. Местные жители рассказывали, что немцы целый день собирали трупы и увозили их в сторону Дмитровска.

Наши отряды тоже понесли жертвы. После доклада командиров отрядов убитыми оказалось 19 наших товарищей, ранеными около двух десятков. Тяжелораненых оказалось человек 5, остальные даже не требовали госпитализации. Похоронили мы своих товарищей с почестями, однако, на душе у всех было тяжело. Слишком мы понесли в этой операции большую утрату. Командир бригады И.М. Панченко при подведении итогов высоко оценил действия отрядов, но указал на наши просчеты, в результате которых бригада понесла такие неоправданные потери. Андрей Дмитриевич Федосюткин, комиссар бригады, передал, чтобы носы не вешали. Немцы дорого заплатили за смерть наших товарищей. «Мы хотели бы как можно больше уничтожить немцев и не потерять своих бойцов. Однако, никакая война без жертв не обходится. В этой операции и мы потеряли несколько своих боевых товарищей. Мы скорбим о них. Мы будем помнить их всю жизнь и рассказывать о них будущему поколению, что жизнь свою они отдали как герои в борьбе за нашу Родину».

После этой операции бригада длительное время не проводила крупных операций всеми отрядами. Жизнь продолжала идти своим чередом, отряды бридагы как и прежде продолжали выполнять различные боевые задания. Так продолжалось до февраля месяца 1943 года.

Мы загрузили на двое санок раненых, собрали тех, кто мог идти самостоятельно и около 23:00 16 февраля 1942 г. в общей колонне двинулись за танками, идущими по целине в глубоком снегу одной колонной. Но во время движения случилась непредвиденное - лошадь, которая была в упряжи санок [с ранеными], провалилась в окоп. И пока я со своими солдатами вытягивали ее, колонна ушла с танками, и мы ее потеряли [в темноте].
Пришлось самостоятельно двигаться по следам танков. Но [оказалось, что] мы пошли по другому следу, тому, который проложили танки, когда двигались к нам на выручку. Хорошо, что у меня была карта и компас. Я сразу сориентировался на местности и взял направление примерно на деревню Бахмутово [Бахматово]- до нее было где-то 30-40 км. Мы шли без дорог, по целине, в обход деревень, т.к. в деревнях были немецкие войска, придерживаясь следа танков. И вот на рассвете 17 февраля около одной из деревень нас обстреляли из автомата и пулеметов, но так как у нас [было выставлено] шло боевое прикрытие - патруль на лыжах, то они задержали [одного из] тех, кто вел огонь по нам. Им оказался немец итальянского происхождения.

Во время своего движения мы старались уничтожать кабели связи, чтобы исключить связь между гарнизонами и штабами немцев. Одну группу связистов уничтожили.
[Когда] т.к. наступил рассвет и двигаться по открытой местности было опасно днем, было решено переждать в лесу до темна, а затем возобновить движение. С наступлением темноты было решено начать двигаться, но к сожалению, мы потеряли след танков и пришлось прокладывать дорогу по целине, придерживаясь строго направления по азимутам, взятым по карте.
Снег был глубокий, ноги постоянно проваливались, идти было очень тяжело, особенно первому, который прокладывал тропу, но мы менялись с другим товарищем. [неразборчиво] колонна была приблизительно 150-180 человек.
И вот утром около 6 часов мы подошли к переднему краю. С одной стороны, немцы оборонялись, по другую сторону через р. Волгу - наши. Но к сожалению, очень было трудно сориентироваться где передний край, траншеи сплошные, как обычно не были отрыты. Колонна остановилась в некоторой растерянности. [В]стал вопрос - куда идти? Мы боялись попасть в зону пулеметного огня, но в это время услышали русскую речь вдалеке. Утро было морозное и очень прослушивался русский говор ездовых, управлявших лошадьми, понукав их окриками. Услышав мы очень обрадовались, нам стало ясно, что мы близко от своих. Решили идти в направлении говора. Но когда стали пересекать передний край, наткнулись на немецкую минометную батарею . Немцы в испуге бросили минометы, и мы беспрепятственно прошли через передний край и стали по льду пересекать Волгу. В это время немецкие минометчики стали нас обстреливать из миномета. Но к нашему счастью ни одна мина не взорвалась на льду. На противоположном берегу мы у проруби встретили двух танкистов [скорее всего 35 тбр], которые брали воду из Волги. Это была большая радость[.] Мы вышли к своим в р-н д. Погорелки [Погарелки.]
Сдали раненых в госпиталь, отдохнули немного, получили продукты, так как в период, примерно полмесяца мы были без продуктов, а питались кто-чем, в основном мясом лошадей подстреленных.

Необходимое предисловие

Чем дальше от нас уходят события Отечественной войны, чем меньше остается живых свидетелей, тем меньше новые поколения представляют себе, что это была за война и что она значила, и как она отразилась на нашей последующей жизни.
Да, историками написаны многотомные труды; да, многие выдающиеся военачальники – маршалы, генералы, адмиралы – оставили подробные воспоминания, дающие достаточно достоверную картину; но ведь это какой уровень? Эти мемуаристы в свое время командовали фронтами, армиями, в крайнем случае – корпусами; работали в Ставке, в Генеральном штабе. Им и видно было и дальше, и лучше. Но вместе с тем, крайне мало воспоминаний тех, кто действовал непосредственно на поле боя, под огнем противника; того самого жанра, который кто-то из писателей назвал «солдатскими мемуарами».

Настоящая работа не является моим произведением в собственном смысле слова. Умерший в 2002 году мой родственник Владимир Эрнестович Кнорре незадолго до этого передал мне на память свои военные записки. Это был последний из моих родственников – участник Великой Отечественной войны и единственный, оставивший письменные свидетельства.

В этих записках рассказывается, как после окончания Московского автодорожного института в 1939 году он был послан на военную стажировку как командир запаса, и эта стажировка плавно переросла в участие в Великой Отечественной войне. Войну он прошел от звонка до звонка, вначале на восток, потом на запад. Ни разу не был ранен, лишь однажды получил контузию, которая догнала его почти через шестьдесят лет. Закончил войну на Одере в звании майора (а начинал в звании младшего лейтенанта).

После войны мой герой долго и плодотворно работал в области реконструкции и строительства Москвы, и эта сторона его деятельности заслуживает особого разговора, но не об этом сейчас речь.

Предлагаемые читателю воспоминания участника Отечественной войны написаны в 1994 году и в силу этого могут быть признаны достаточно объективными и свободными от идеологически догм. Несмотря на то, что писалось это почти через полвека после окончания войны, воспоминания отличаются свежестью впечатлений и детальными описаниями. Так, выход из окружения осенью 1941-го расписан буквально по дням; это может говорить о том, что наш герой вел какие-то записи непосредственно по следам событий, что помимо прочего, было связано с определенным риском.

Я, далее именуемый «составитель», предлагаю читателю эти записки в том виде, в каком они написаны автором. В силу технологических особенностей нашего сервера не удалось разместить немногочисленные карты, переданные нашим героем в Музей Отечественной войны, что на Поклонной горе. Да еще составителем устранены явные неправильности.

Итак – ни убавить, ни прибавить. Пожалуйста, читайте.

ВЛАДИМИР КНОРРЕ
инженер-майор в отставке

ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ

Что ни год – уменьшаются силы,
Ум ленивее, кровь холодней…
Мать-отчизна! Дойду до могилы,
Не дождавшись свободы твоей!
Но желал бы я знать, умирая,
Что стоишь ты на верном пути,
Что твой пахарь, поля засевая,
Видит вёдренный день впереди…
Н.Некрасов

1. Начало войны. 21.06 – 6.10.1941 г.

По окончании Московского автомобильно-дорожного института весной 1939 г. я был призван в кадровый состав Красной Армии и после обучения на краткосрочных курсах при инженерной академии имени Куйбышева в звании военного техника 1-го ранга был направлен на западную границу СССР на строительство оборонительных сооружений.

Находясь с 1940 года на территории Западной Белоруссии в районе Ломжа-Снядово-Чижев, что западнее города Белостока, мне поручили возглавить проектирование, строительство и эксплуатацию узкоколейных железных дорог с колеей 750мм. Они предназначались для подвоза строительных материалов и оборудования к возводимым фортификационным сооружениям – железобетонным ДОТам и другим объектам Укрепленного района (УР).

Для меня – молодого неопытного инженера это было тяжелым испытанием и отличной школой самостоятельной работы. Мне очень повезло с командованием управления начальника строительства (УНС): оно нам доверяло и не занималось мелочной опекой, но из-за отсутствия специалистов нашего профиля в Управлении, мы были вынуждены все решать сами. Пришлось подбирать специалистов из числа солдат-одногодичников (т.е. имеющих высшее образование) и активно использовать техническую литературу. Большую помощь мне оказывал отец, который по переписке давал грамотные советы и присылал необходимые книги.

При напряженной работе, зачастую без выходных дней, с весны 1940-го года до начала войны нам удалось построить 30 км железных дорог с необходимым станционным обустройством и деповским хозяйством. Подвижной состав состоял из двух паровозов, пяти мотовозов и сорока грузовых платформ.

При проектировании железнодорожных линий и производстве работ мы абсолютно не считались с необходимостью сохранения рационального землепользования, и это в условиях частной собственности на землю, сохранившейся на территории бывшей Польши. Обходили стороной только населенные пункты и хутора. Штаб и строительный двор были бесцеремонно размещены на хуторе, хозяин которого имел еще дом в местечке Снядово. Короче говоря, мы вели себя как завоеватели.

Строительство проходило при весьма ограниченном количестве техники и автотранспорта, силами гражданского населения и комсомольских батальонов численностью до 500 человек, хотя только объем земляных работ был очень большим. Так, на одном из лесных участков трасса пересекала гряду холмов, где глубина выемки достигала 10-15 метров на длине 300 метров. С помощью взрыва было выброшено более 100 тысяч кубометров грунта.
Весной 1941 года я получил очередное звание – военного инженера 3-го ранга.

21 июня во второй половине дня было открыто движение грузовых поездов на новой десятикилометровой линии в один из строящихся укрепленных районов. Я находился на паровозе рядом с машинистом. Ехали с малой скоростью по еще не отделанному пути, а впереди какие-то люди, быстро удаляясь, клали на рельсы шпалы, задерживая наше и без того медленное движение. Ничего не зная о надвигающихся грозных событиях, тем более что кругом все было спокойно, мы не придали этому большого значения. Ведь даже в предшествующем году на нашей первой линии случалось подобное, и даже была совершена диверсия.
Ранним утром 22 июня я проснулся от шума моторов и из открытого окна увидел летящие вглубь нашей территории самолеты. Однако, по дороге, как обычно, проезжали загруженные стройматериалами автомашины. Это меня успокоило, и я снова лег спать. Лишь около 9 часов утра меня разбудили. Придя в штаб строительства, я выяснил обстановку и получил распоряжение ждать указаний.

На одной из автомашин я отправил в тыл всех вольнонаемных сотрудников и их семьи. Уже после войны я узнал, что они благополучно доехали до города Себеж на бывшей латвийской границе, где многие из них ранее проживали. К вечеру в нашем расположении начала развертываться механизированная часть, а уже в сумерках мы по приказу УНС погрузились на оставшиеся две автомашины и отбыли на восток.

Утром мы благополучно проехали через Белосток с горящими нефтехранилищами, и тут-то началось самое страшное: над лесным участком дороги, запруженной беженцами, воинскими подразделениями и обозами в воздухе безнаказанно господствовала немецкая авиация, обстреливающая и бомбящая нас на бреющем полете. Гибли люди, горели автомашины и создавались заторы в движении. Я стал свидетелем случаев, когда люди при обстрелах и бомбежке теряли рассудок и убегали прочь от дороги, скрываясь вдали и не помышляя о возвращении к спасительным автомашинам. Так мы потеряли одного из своих командиров. С большим трудом к середине дня выбрались из этого ада благодаря использованию каждого короткого перерыва для продвижения вперед.

За вторую ночь войны проехали Волковыск, Слоним и, покинув пределы Западной Белоруссии, очутились в районе города Слуцка. На контрольном пункте всему ставу было приказано оставить автомашину, и направится на сборный пункт. Авто с сейфами (деньги, документация) в сопровождении главного бухгалтера поехало дальше в тыл. Много лет спустя, уже после войны, я получил от него письмо с Украины. К сожалению, переписка не завязалась.
В указанном месте сборного пункта не оказалось, царила неразбериха и паника. Возвращаясь назад, встретились с группой командиров нашего УНСа на двух полуторках, они нас взяли к себе и мы поехали в Минск в надежде найти пункт сбора инженерных войск Белорусского военного округа. Ночной Минск предстал в развалинах, безлюдный и без каких-либо следов штаба.

Решили ехать в Могилев, куда и прибыли без приключений на следующий день, 26 июня. Было видно, что здесь расположился штаб округа. Наводя порядок в войсках, командиры прибегали к жестокости, расстреливая на месте дезертиров и паникеров. Я увидел трупы с записками на теле – дезертир.

В этот же день было образовано управление Военно-полевого строительства №13, в состав которого мы и вошли. Я был назначен на должность начальника одного из старших прорабств (странное название, перекочевавшее в действующую армию с гражданского строительства).

В Могилеве мне впервые с начала войны удалось послать телеграмму и письмо в Москву родителям.
После ночлега на городском кладбище, где я неплохо устроился на каменном саркофаге, было получено боевое задание на устройство заграждений на дорогах и возведение небольших оборонительных рубежей в полосе между реками Березина и Днепр южнее Могилева.

Переправившись через Днепр в городе Старый Быхов, мое подразделение направилось по дороге на Бобруйск. Сложность положения заключалась в незнании боевой обстановки и отсутствии карты местности. Дорога проходила в лесу и была совершенно безлюдна, стрельбы не было слышно. Так проехали несколько десятков километров. Жители немногочисленных деревень о противнике ничего сказать не могли. Не обнаружив частей нашей армии решили, что дальше ехать не имеет смысла и рискованно. На дороге поваленными деревьями устроили несколько завалов, разрушили мост через небольшую речку и по ее берегу, с привлечением местного населения сделали эскарпы (препятствие для танков), хотя прекрасно понимали, что без обороны этих заграждений преодоление их противником не потребует значительных затрат времени.

Издали было видно, как гибли наши тяжелые бомбардировщики, атакованные фашистскими истребителями, а на обратном пути подобрали летчика со сбитого самолета. Он снабдил меня картой района действия нашей авиации, которая очень пригодилась в период пребывания потом на территории Белоруссии. Аналогичные события тех дней на этой дороге были описаны в романе К.Симонова и показаны в фильме «Живые и мертвые».
После отхода на левый берег Днепра, проезжая через город Рогачев, на уже закрытом молокозаводе запаслись большим количеством сгущенного кофе в банках. Более недели после этого вся наша часть питалась только черным хлебом с этим кофе, и если вначале поглощали эту еду с удовольствием, то потом появилось отвращение. Много лет после этого, уже в мирное время, я даже смотреть не мог на эти банки.

Из-за быстрого продвижения наступающего противника на Западном фронте, рубежи обороны намечались все дальше на восток, а в полосе Варшавского шоссе, где нашей частью обеспечивалось их устройство, уже к концу июля мы подошли к восточной границе Белоруссии. В большинстве случаев начатые на оборонительных рубежах работы не успевали заканчиваться и не использовались для организации обороны.
Дольше всего мы задержались в районе города Кричева, где с помощью местного населения успели создать препятствия, в основном для продвижения танковых частей на подступах к городу и на флангах, широко используя благоприятные естественные преграды (овраги, речки). Однако, вероятно из-за неудачного положения оборонительных рубежей с большой водной преградой в ближайшем тылу – рекой Сож, командование сочло условия ведения обороны негодными и оставило этот район без боя, отойдя на левый берег реки.

К этому времени всем стало ясно, что война будет затяжной, очень кровопролитной и маловероятно, что мы уцелеем. Настроение было безрадостное. Эта обстановка подействовала на меня угнетающе и я начал курить, хотя раньше даже не пробовал.

Была середина лета, погода стояла отличная, и поэтому ужасы войны представлялись кошмарным сном.
Время шло, а мы все отступали и отступали. Наконец, в августе, обескровленная в боях, военная машина фашистов на время выдохлась, и нашей армии удалось задержать противника на Западном фронте по линии Осташков – Ярцево – Рославль – Глухов.

Наша часть создавала участок тылового рубежа обороны по речке Мормозинка, примыкающий на правом фланге к поселку Сафоново. Мы разрабатывали систему обороны, схему ведения огня, после чего размещали и возводили противотанковые препятствия, окопы для пехоты, огневые точки для пулеметов, включая долговременные сооружения – ДЗОТы (деревоземляные огневые точки). На выполнение работ в помощь широко привлекалось местное население

Такое положение сохранялось до первых чисел октября месяца, когда началось новое наступление противника. Мы слышали отзвуки сражений севернее и южнее нашего участка, но перед нами все было спокойно.
Через 2…3 дня гул артиллерийской канонады начал перемещаться на восток и стало ясно, что наша оборона прорвана. Вскоре мы получили приказ на отход в тыл.

2. Как это было в окружении. 7.10 – 18.10.1941 г.

Мы в окружении! Это сообщение поразило меня, и хотя внешне я старался быть спокойным, страх заполз в мою душу.
Об окружении стало известно после длительного, но безуспешного ожидания командования нашей части – Военно-полевого строительства №13 (ВПС №13) на заранее установленном сборном пункте недалеко от поселка Сафоново на Смоленщине.

К этому времени для меня боевые действия длились уже 3,5 месяца, начиная с раннего утра 22 июня, когда 25-летнего военного инженера 3-го ранга (что соответствует званию капитана), занятого на строительстве оборонительных рубежей на границе СССР в Западной Белоруссии разбудил гул летящих в глубину нашей территории немецких самолетов.

За прошедший период почти непрерывного отступления пришлось многое пережить: налеты авиации, панические настроения, неясность обстановки, гибель людей, устройство заграждений под обстрелом противника и многое другое. Однако, несмотря и на что, у меня сохранялась уверенность в победном окончании войны для нашей страны и благополучном исходе ее лично для меня. Теперь же вера в то, что я уцелею, была серьезно поколеблена.

Вместе с военкомом Галкиным и представителем ВПСа мы приняли решение направиться в район несколько южнее г. Вязьмы, где будто бы еще вчера были «ворота» в кольце окружения, и там попробовать проскочить на соединение с Красной Армией. Уже смеркалось, когда мы выехали из деревушки на двенадцати ЗИСах, на которых было 20…30 человек личного состава и военное имущество, главным образом, противотанковые мины.

Всю ночь мы провели в автомашинах, затратив большую часть времени на поиски правильного маршрута. Часто двигались против своих намерений в массе других машин, запрудивших дорогу. В результате к утру мы преодолели менее 60 км. Это заставило действовать более решительно, и не обращая внимания на слухи о немецких танках, якобы контролирующих дороги на нашем маршруте, мы поехали вперед на восток и к 1 часам утра въехали в лесок в 12…15 км юго-западнее Вязьмы. Здесь решили выяснить обстановку и действовать по обстоятельствам.
Надо отметить, что к этому времени состояние многих, если не большинства моих спутников было весьма плачевное – они сильно перетрусили и пали духом, не принимали почти никакого участия в решении оперативных вопросов и не помогали нам – командирам. Частичное объяснение этому крылось в том, что последние 10 дней все находились в большом напряжении, мало спали и плохо питались.

Не успели мы наметить дальнейший план действий, как появилось 20…25 немецких бомбардировщиков и ведущий вошел в пикирование над нами. Бомбежка длилась несколько часов с перерывами в 20…30 минут для возобновления бомбовой нагрузки. Бомбы падали довольно близко, жертв оказалось много, но из нашей группы никто не пострадал.

К середине дня налеты прекратились и мы, воспользовавшись этим, перебрались глубже в лес, где и установили связь с полком пограничников, пока единственной встреченной нами организованной и боеспособной частью. Кругом царила паника: солдаты и командиры пешком и на автомашинах, и даже одиночные танки бросались в разные стороны, часто возвращаясь обратно. Внезапно на нашу группу, расположившуюся на краю маленькой поляны, налетели и обстреляли на бреющем полете самолеты-штурмовики. Правда, всё кончилось благополучно, если не считать пробитого сапога и ушиба ноги у капитана Масленникова, что возможно и стало для него роковым (позднее он исчез из группы, и мы его не нашли).

К концу дня распространился слух о подходе немцев с запада. Паника достигла наивысшей точки и все бросились на восток. Исчезли и пограничники, а с ними и военком Галкин. Я собрал свою группу (за исключением нескольких человек) и мы поехали по целине вслед за всеми. Однако в первом же овраге автомашины завязли, и я без колебания дал команду их сжечь.

Смеркалось, пошел мокрый снег. Я повел спешенную группу на восток. Пройдя километров 6…8, вышли к деревне Старое Стогово. Встретившаяся колхозница указала направление, где немцев якобы еще не было. В совершенной темноте проследовали дальше. За нами постепенно пристроилась большая группа солдат. Впереди виднелись зарева от пожаров и взлетали сигнальные и осветительные ракеты.

Преодолели болото и углубились в лес. По всем данным, немцы были близко, и мы стали продвигаться осторожно. На лесной дороге смутно разглядели идущих навстречу людей. Спрятал своих в кустах и стал поджидать – оказались тоже из числа окруженных. Они сообщили нерадостную весть – разрыва в кольце окружения не было, а попытка прорыва окончилась неудачей с потерями в личном составе. Собрав скудные сведения, повел группу дальше. Скоро лес начал редеть, и мы вышли на опушку – впереди были немцы!

Размещаемся в невысоком ельнике, и я выделяю в разведку две группы по два человека и то с трудом, так как большинство крайне пассивны. Пока я давал задание разведке, все остальные заснули. Через час-полтора обе группы вернулись и доложили о примерном расположении нескольких огневых точек противника. Разрывов в линии обороны не было обнаружено. Посоветовавшись с майором Первых (он служил вместе со мной на границе в должности начальника участка строит5льства оборонительных сооружений), принимаю решение двигаться в район, обследованный первой группой. Ее старший, энергичный воентехник 2-го ранга (забыл его фамилию) уговаривает попытаться проскользнуть, а в крайнем случае пробиться с боем через кольцо окружения. Однако слабое вооружение (4…6 винтовок и дюжина пистолетов), открытая местность и тяжелое состояние большинства заставляет отказаться от этого рискованного предложения. Кроме того из головы не выходит мысль о том, что даже при легком ранении создавалось безнадежное положение, так как помощи ожидать было неоткуда. Оставались либо плен, либо самоубийство.

Приближается рассвет, и мы отходим в лес, чтобы скрытно пробыть в нем до следующей ночи, которая, как я думал, должна стать решающей в судьбе нашего отряда. В густом ельнике под моросящим дождем легли отдохнуть. Состояние, усугубленное оторванностью от организованных воинских частей, ужасное; большинство считает себя погибшими. Я долго не могу заснуть, думая о выходе из создавшегося положения и теряя последнюю надежду.

Никогда еще до этого, да и после, в трудные и опасные минуты жизни на войне у меня не было такого тяжелого душевного состояния, доведенного до предела чувством ответственного за жизнь отряда. Мерзкая осенняя погода как бы подчеркивала безнадежность нашего положения.
Тяжелый сон длился недолго – было сыро и холодно, а одеты все были в летнюю форму. Скромно подкрепились хлебом, взятым в последний момент с уничтожаемых автомашин.

Утром наступает некоторое просветление в нашей обстановке: то тут, то там появляются группы бойцов и командиров. Какой-то капитан формирует саперный батальон по заданию генерала, и мы присоединяемся к ним. В нас вливается уверенность – мы не одни, а самое главное – появились признаки организованности.
В середине дня по лесу начали вести огонь вражеские минометы. Мы рассредоточились и как раз вовремя – налетела авиация! Часть наша растаяла, и опять все стало, как утром.

Внезапная удача! Мимо нас двигается на восток целая дивизия. Мы подходим к временно остановившемуся штабу. Недалеко идее бой, свистят пули. В этой обстановке нам дают задачу – сопровождать автомашины с предварительной разведкой пути. Бой начинает смещаться вправо, и вместо движения на восток мы следуем на юг и даже на юго-запад. Замешкавшись с выбором дороги, мы упустили автомашины, которые, поддавшись царившей панике, рванулись вперед и увязли в болоте. За это один из командиров набросился на меня и грозил расстрелять. Я собрал оставшуюся часть группы, так как остальные, в том числе майор Первых, ушли вперед, и стал вытаскивать застрявшие в болоте машины. Немцы, вероятно, заметили нас и открыли огонь из минометов. Во время вытаскивания одной из автомашин уже знакомый свист стал быстро нарастать, и едва мы упали на землю, как в нескольких метрах от меня в землю врезалась мина и … не взорвалась! Последнюю автомашину, после полной потери сил (сказались голодание и бессонные ночи) пришлось бросить и, стараясь больше не попадаться на глаза начальству, двинулись за ушедшими вперед, на юг. Пройдя и проехав около двух километров, попали в лесок, который служил сборным пунктом.

Вечерело, пошел мокрый снег. Командный состав собрали на совещание, которое проводил бригадный комиссар. Он обрисовал нам обстановку и поставил задачу: формировать боевые подразделения и прорывать вражеское кольцо. В окруженных частях было несколько генералов, поведение которых оставляло желать лучшего – они практически не руководили подготавливаемой операцией. Бригадный комиссар, что меня очень удивило, подверг резкой критике перед нами не только за глаза, но и сказал прямо в лицо одному подошедшему подвыпившему генералу. Видимо, эта критика их всех несколько образумила, и они взялись за дело. Началась подготовка боевых групп, которые немедленно отправлялись на передовую.

Я со своей группой попал в отряд по охране тыла, которым командовал военком Галкин. Началось томительное ожидание в хвосте нашего большого обоза, в то время как с запада приближалась канонада, появились трассирующие пули и осветительные ракеты – нас поджимали сзади.

К полуночи погода разгулялась, взошла луна, и стало подмораживать. С вечера была надежда, на основании заявления одного из генералов, что наступление пойдет быстро. На самом же деле за всю ночь передовые части почти не продвинулись, а наш тыл переместился от места своего формирования всего на один километр. Всю ночь я пробыл с Галкиным. Никто нами не интересовался, частично брошенный обоз обещал с рассветом навлечь на себя хорошую бомбежку. Принимая во внимание слабую дисциплину в окруженных частях, рассчитывать на то, что пехота будет вести бой после прорыва для вывода обоза, представлялось маловероятным, и нам грозила возможность остаться в окружении. В связи с этим начальник тыла военком Галкин принял решение отправиться вперед. Добрая половина нашего отряда все же захотела остаться с обозом, и мы им это разрешили. Подошли к месту формирования частей, идущих в атаку. Наша нерешительность была внезапно рассеяна подошедшим генералом, руководившим всей операцией (кажется, это был генерал-майор Пронин). «Что это за люди?» - спросил он, и когда я доложил, то последовал приказ идти в атаку, несмотря на наше плохое вооружение. Я бросился разыскивать весь свой личный состав, но на пути встретился полковник, который вместо полученного ранее распоряжения приказал мне собирать в атаку всех попрятавшихся в лесу. С этой задачей я, видимо, справился неплохо, набрав и направив к сборному пункту много бойцов и командиров. Позже, вспоминая это событие, стало ясно, что почти беспрекословное подчинение объяснялось моим решительным видом и угрожающим поведением с оружием в руках. Уже рассвело, когда я, выполнив задание, вернулся к сборному пункту, где вскоре и встретил Галкина, Первых и еще несколько человек из своей группы.

Весь день мы провели в мелколесье перед деревней Трошкино в ожидании успеха наступающих. Но атаки на нее были безрезультатны из-за отсутствия артиллерии и другой боевой техники и слабого вооружения бойцов при почти полном отсутствии у них, как и во всей армии к этому времени такого эффективного оружия, как автоматы. Однообразная тактика лобовых атак без применения обходных маневров также не способствовала успеху.
В лесочке нам было не сладко – кругом свистели пули. Часто рвались мины, что выводило из строя окруженных. Переодетые вражеские диверсанты своими действиями увеличивали наши потери.

К середине дня погода снова испортилась, и пошел снег с дождем. Было холодно и я занялся розысками одежды. Вскоре в ранце убитого солдата нашел чистое белье и немедленно его одел. Таким образом, на мне оказалось три пары белья, летнее обмундирование и плохонькая шинель.

В сумерках встретились с группой командиров из соседнего СТАРПО нашего управления военно-полевого строительства во главе с капитаном Жерилем и решили держаться вместе. У них было некоторое количество концентрата каши, и мы приступили к приготовлению ужина. Вдруг по нам открыли огонь из автоматов трассирующими пулями, мы залегли в воронку, образовавшуюся от разрыва снаряда, и приготовились к обороне на явно плохой позиции, так как противник засек нас по костру, необдуманно разведенному без укрытия. Тут мы заметили, что кругом нас никого нет, и поторопились быстро отойти назад.

Неудачное дневное наступление сделало свое дело – опять царил хаос, руководства со стороны командования не было, ранее сформированных частей не существовало.

Легли все плотно друг к другу и, наконец, заснули под свист пуль и разрывы снарядов и мин. Проснулись часа через три, было около 23 часов. Недалеко от нас выстроилась какая-то часть, и ее командир ставил задачу пробиваться из окружения мелкими группами, так как прорыв кольца окружения провалился. Не знаю, было ли это решение старшего командования, или только командира этой части, но с этого момента никаких попыток к объединению действий всех мелких групп мы не наблюдали. Посоветовавшись, решили попытаться незаметно пробраться по кустарнику южнее опорного пункта немцев в деревне Трошино.

В это время меня отвел в сторону майор Первых. В окружении было заметно его очень плохое физическое состояние, болезненный вид. Очевидно, и возраст (ему было что-нибудь около 50 лет) давал себя знать.
«Я, вероятно, не смогу выйти с вами из окружения, плохо я себя чувствую. Вот возьми карту местности до Можайска – она поможет тебе вывести группу к своим» - сказал он.
Какое самоотверженное решение!
Мои отказы ни к чему не привели, он настаивал, и я взял карту, попытавшись уверить его, что мы выйдем все вместе.

Снова двигаемся ночью по мелколесью, где были накануне, сначала в полный рост, но скоро начали переползать – немцы ведут интенсивный огонь из пулеметов и минометов. Лес сменяется группами кустарника. Чем ближе к полю, тем меньше кругом людей, уже и из нашей группы кое-кого нет. Вот и опушка и к нашему огорчению, против нас деревня. Огонь не ослабевает, нельзя поднять головы. Организуем обстрел огневых точек противника из личного оружия (пистолетов), но, конечно, безрезультатно из-за значительного расстояния (около 200 м). Отползаем вглубь леса и перемещаемся на фланг опорного пункта, но и здесь то же самое – противник создал непрерывную линию обороны. Вновь отходим назад и под прикрытием брошенного трактора устраиваем совет. Нас теперь осталось 5 человек, все без единой царапины, но троих нет, в том числе военкома Галкина и майора Первых. Решаем сделать запасы продовольствия, так как уже четверо суток мы почти ничего не ели. Поиск ведем в темноте в автомашинах, застрявших все в том же злополучном месте, из которого наша группа их вытаскивала, но теперь автомашин стало гораздо больше.

Скоро нам удалось запастись сухарями и даже небольшим количеством концентратов. Теплых вещей не нашли, а я применил «рационализацию»: на руки, которые у меня довольно чувствительны к морозу, одел бумажные носки, с которыми не расставался и после выхода из окружения, до получения перчаток. Кончились наши поиски большой удачей – мы нашли два свиных окорока и направились к ближайшим кустам с намерением как следует подкрепиться.

Рассветало.
Не успели мы отрезать по первому куску ветчины, как внимание наше было привлечено шумом в только что оставленном обозе – отдельные автомашины, не застрявшие в болоте, и все живое двигалось к деревне Трошино. Там на фоне пожара мелькали человеческие фигуры, двигавшиеся в одном направлении – на восток. Стало ясно, что деревня отбита у немцев и путь к своим открыт. Надо было спешить, проход мог закрыться очень скоро, не дожидаясь таких зевак, как мы.

Бросились бежать, я с окороком в одной руке и пистолетом в другой. Вот и деревня, которая остается слева от нас. Обстрел с флангов усилился и приходится передвигаться по пашне перебежками. Страшная одышка, сил нет. Бросаю окорок. Немцы нас засекли и ведут прицельный огонь. Очевидно, заметили меня в командирской форме – со знаками различия и ремнями. После одной из перебежек в 1,5 метрах от меня, зарывшись, на мое счастье, в рыхлую землю, взрывается мина. Я засыпан землей. Оглушен, сильно контужен в голову, а вещевой мешок пробит в нескольких местах осколками. С трудом ползу дальше. Обстрел стал сокращаться, так как мы, очевидно, исчезли из поля зрения противника. Я с четырьмя спутниками кое-как добрался до спасительного леса. Перешли через железную дорогу Вязьма-Брянск недалеко от станции Лосьмино и расположились на отдых до вечера, так как впереди была шоссейная дорога Вязьма-Юхнов, по которой передвигались немецкие части, включая танки. Занялся длительными, но безрезультатными поисками майора Первых и других членов нашей группы. Постепенно наш малочисленный отряд увеличился за счет примкнувших бойцов. Мне подарили компас и по карте мы разработали маршрут движения, причем я настоял на следовании без сближения с Минским и Варшавским шоссе, по которым, как я предполагал, и это полностью подтвердилось, будут наступать основные силы немецко-фашистских войск, рвущихся к Москве.

С наступлением темноты пошли вперед. На подходе к шоссе перед нами взвились осветительные ракеты противника. Быстро отошли назад и на меня набросились с угрозами расправиться, обвиняя в измене, основываясь на моей фамилии. До сих пор с ужасом вспоминаю этот случай. Спасло мое крайнее возмущение и гнев, высказанный в сильных, всем хорошо известных выражениях. Спустя несколько минут по команде капитана Жериля вся группа двинулась в сторону от намеченного маршрута – к Варшавскому шоссе. Никого из них я позднее не встречал, хотя сборный пункт для выходящих из окружения командиров на Западном фронте, куда я и попал, был один – в районе Барвихи.

Я остался, как мне показалось, в одиночестве, но вот с земли поднялся капитан Беляев из ополчения, который и прошел со мной весь оставшийся путь из окружения. Посоветовавшись, решили скрытно обойти место на шоссе, где располагалось боевое охранение противника и двигаться дальше по разработанному маршруту. Подошли к шоссе, залегли в канаве и стали прислушиваться. Вскоре возникли странные звуки, и мимо нас проехало несколько немецких автоматчиков на велосипедах.

Перейдя шоссе, пошли небольшими перелесками. Слева темнел сплошной лес. Была ясная лунная ночь. Подойдя к небольшой рощице, мы вдруг оказались в нескольких шагах от замаскированного на ее опушке самолета. Что это, отдельная машина или полевой вражеский аэродром?

Эта мысль мгновенно пронеслась в моей голове. Тихо отступили назад и бросились бежать через поле к лесу, ежесекундно ожидая обстрела. Приготовились дорого продать свою жизнь, но с одним пистолетом и одной гранатой на двоих на «успех» рассчитывать было трудно. К счастью, все было тихо. Потом я вспомнил, что днем, когда мы готовились переходить шоссе, над нами долго летал самолет-разведчик. Очевидно, это и был он.
Углубились в лес, собрали еловый лапник, залезли в него и заснули крепким сном.

Утром, двигаясь по лесу, встретили группу бойцов, и пошли вместе. Кругом все было спокойно. Удалось впервые за много дней развести костер и поесть горячее. К вечеру, немного отдохнув, снова продолжили путь. Уже в темноте столкнулись с отрядом противника, нас обстреляли из автоматов, началась паника, и все разбежались. Мы снова остались вдвоем.
Через некоторое время осторожно подошли к крайней избе какой-то глухой деревушки. Немцев не было. Приветливый старик устроил нас на ночлег на сеновале, сам взялся нас охранять и мы, наконец, смогли отдохнуть под крышей.

Под утро старик нас разбудил, дал на дорогу немного мяса, пожелал нам успеха и мы распрощались. Память об этой встрече сохранилась у меня на всю жизнь.
Каждый день с глубокой благодарностью вспоминал майора Первых. Его карта уже не раз выручала нас, а на этом участке по карте я разработал путь следования в обход большой излучины реки Угры. Иначе пришлось бы дважды ее преодолевать глубокой осенью и возможно, иметь встречу с противником.
Днем осторожно продвигались на северо-восток и поздно вечером подошли к Мамоновской мельнице на левом притоке Угры – реке Жижала.

Больше шли ночью, тем более, что дни были короткие. К нам присоединилась группа бойцов и младших командиров, среди которых были легко раненые. Моя ответственность, как командира, за дальнейший, по возможности, безопасный путь следования увеличилась. Я потребовал соблюдения жесткой дисциплины на марше и на привалах и организовал разведку пути следования. С удовлетворением отмечал неуклонное выполнение моих распоряжений всем личным составом отряда, насчитывающим 25 человек.
В период окружения мне очень пригодилась способность хорошо ориентироваться на местности и по карте, в том числе в лесу. Это качество выработалось у меня за многие походы и выезды на охоту еще в юные годы.

Следуя дальше на восток, мы прошли через большое село Макеевское, а под покровом ночи в снегопад пересекли дорогу Гжатск - Юхнов у полусожженной деревушки, в которой немцы побывали незадолго до нашего прихода. Естественно, мы были чрезвычайно рады такому счастливому стечению обстоятельств.

Вошли в деревню Тюрмино. Немцы здесь и на всем протяжении нашего пути до Можайска еще не появлялись. Двигались мы днем и частично ночью через Гжатские леса.

Слышим отзвуки боя со стороны Бородино.
В деревне Самодуровка председатель колхоза организовал для нашей группы обед. Совершили дневной переход Бортеньево - Кобяково. В этой деревне встретили нашу небольшую воинскую часть, численностью до батальона, занимавшую оборону. К сожалению, боевую обстановку командование части не знало.

Встали рано, наметив для себя засветло совершить переход до Минского шоссе. Не было только ясности с положением на нем, ведь это было направление главного удара немецко-фашистских войск и поэтому они могли продвинуться по нему дальше на восток и даже создать под Москвой непрерывную линию фронта. Тогда пришлось бы действовать в тылу у немцев в знакомых подмосковных лесах
Прошли Ваулино, Тропарево …вот и Минское шоссе, и о радость! Наши части занимают оборону на его 110-м километре от Москвы.

Наконец-то вся группа благополучно, без потерь, выведена к своим. Всего за период окружения пройдено около 180 км.

Всех здоровых бойцов забирают на рубеж обороны, а меня, Беляева и раненых пропускают дальше в тыл. Немного поели и пустились в путь по пустевшему шоссе.

Всю ночь шли пешком, так как попутных автомашин не было. Один раз перекусили всухомятку в заброшенной избе и на часок вздремнули. Утром пришли в Дорохово, где располагалось много тыловых частей, и буквально свалились от изнеможения. Ведь за сутки нами было преодолено почти 50 км!

3.Оборона Москвы. 19.10 – 30.12.1941.

Немного отдохнув в Дорохове, мы с Беляевым решили ехать в Москву. Сели в попутную автомашину и отправились в путь по Минскому шоссе. В районе Одинцово на КПП нас ссадили и отправили пешком на сборный пункт, разместившийся в деревне Жуковка рядом с Барвихой. Командного состава собрали очень много. Производилась его проверка, причем основное внимание уделялось лицам, не сохранившим документов. У меня все было в порядке, все знаки военного инженера 3 ранга также имелись и уже 22 октября я был направлен во вновь сформированное управление ВПС 13, дислоцирующееся в поселке Кубинка, на свою прежнюю должность старшего производителя работ.

К этому времени под Москвой в результате первого генерального наступления немцев линия фронта стабилизировалась на рубеже реки Нары, восточнее поселка Тучково и далее по направлению на север (25 - 30.10.41). В середине ноября фашистская армия начала второе генеральное наступление на центральном участке с направлением главного удара по Волоколамскому шоссе. Правый фланг наступающих располагался по левому берегу реки Москвы. За период с 19 ноября по 4 декабря противник продвинулся до поселка Снегири, заняв севернее Звенигорода деревню Ершово.

По прибытии в управление, как специалист сразу был направлен на рекогносцировку рубежа обороны, так как у большинства командного состава в этом деле опыта не было. В первые дни пришлось довольно тяжело после всех лишений и голодания в окружении. К моему счастью, в нашей части оказался командиром небольшого подразделения сослуживец по довоенному УНСу Иванов И.И., который меня подкормил.

В связи со стабилизацией линии фронта на участке Нарофоминск – Тучково и начавшимся наступлением противника на Звенигород ВПС 13 был срочно переведен в этот район с задачей создания оборонительных рубежей и минирования танкоопасных направлений. Вначале наш штаб размещался в деревне Устье на дороге Каринское – Звенигород, а затем мы отошли в город и разместились в доме отдыха связистов. Последней операцией в этом направлении было устройство заграждений и установка мин по восточному берегу речки Сторожка от реки Москвы до деревни Дютьково (включая подступы к бывшему Савино-Сторожевому монастырю) и подготовка к взрыву ряда важных объектов в городе. Наступление фашистских войск на этом рубеже было остановлено.

Мы перебрались из Звенигорода в деревню Шараповка, а затем в дачный поселок Голицыно. Знакомые с юности места, и мог ли я тогда предполагать, что здесь придется воевать!

В одну из ночей начала декабря нас подняли по тревоге – недалеко к югу была слышна артиллерийская стрельба и выстрелы из стрелкового оружия. Позднее выяснилось, что после месячного перерыва противник первого декабря прорвал нашу оборону на реке Нара севернее и южнее Нарофоминска и продвинулся на 20 километров до платформы Алабино на Киевской ж.д. и далее в сторону Голицыно до деревни Кобяково.

На нас была возложена задача задержать дальнейшее продвижение фашистов к Москве, а также не допустить захвата поселка Голицыно с целью окружения 5-й и части 33-й армий, занимающих оборону от Звенигорода до Нарофоминска. К утру минирование дорог и устройство лесных завалов было прекращено, так как быстро переброшенная в район прорыва танковая бригада уничтожила вражескую группировку.
Алабино и Петровское оказались ближайшими к Москве пунктами, достигнутыми противником к западу от столицы. Надо отметить, что мало кто знает об этой операции и нет памятных знаков об этом успешном сражении.

Во второй половине декабря месяца началось переформирование нашего управления ВПС 13 в одну из создаваемых в то время инженерно-саперных бригад, подчиненных командованию фронтов.

31 декабря к вечеру, к великому огорчению воинов-москвичей, в том числе и меня, сформированная бригада № 40 на автомашинах выехала к месту дислокации в город Тулу. Поздно вечером мы добрались до города Серпухова, где и заночевали, кое-как отметив наступление нового, 1942 года.
За время после выхода из окружения мне удалось при содействии нашего командира майора Савостьянова два или три раза навестить в Москве родителей. Это были волнующие и трогательные события для меня и для них. За истекший период войны им пришлось очень тяжело, и не только из-за плохого снабжения и частых бомбежек, го главным образом из-за меня – единственного сына. Еще в начале войны один из моих однокашников – Садоев при встрече с отцом ничего умнее не мог придумать, как сказать, что с границы из района города Ломжи никто не выбрался и я, очевидно, погиб или попал в плен. Я тоже все эти месяцы войны переживал за родителей и был несказанно рад увидеть их в более или менее удовлетворительном состоянии. К сожалению, я очень мало смог помочь продовольствием, но зато значительно поднял их моральное состояние.

4. В Козельске. Январь – август 1942 г.

Первого января прибыли в Тулу и разместились в пустующих капитальных зданиях.
Через несколько дней завершилось формирование 4-й инженерно-саперной бригады Западного фронта. Меня назначили начальником производственного отдела штаба бригады.
Вслед за наступающими войсками мы двинулись через город Одоев на Козельск. По дороге заехали в только что освобожденную Калугу.

Была суровая вьюжная зима с большими заносами на дорогах. В этих условиях продвижение проходило с трудом, бОльшую часть времени приходилось заниматься расчисткой дорог от снега и вытаскиванием из него автомашин. Весь личный состав очень страдал от мороза и вьюги, было много обмороженных – ведь в первую зиму у нас не было валенок.
Наконец, в середине января добрались до города Козельска – места дислокации в связи с переходом наших войск к обороне на линии Юхнов – Киров – Сухиничи – Белёв.

Одной из основных задач нашей бригады на первом этапе было сооружение дорог в полосе армии, подготовка их к весенней распутице и сооружение переправ через реки в период паводка. В условиях лесостепи паводок ожидался, как всегда, очень бурным. Достаточно сказать, что уровень воды в реке Оке у Калуги обычно поднимается от летнего (меженного) горизонта до 10 метров. Оригинальное решение было принято по устройству переправы в Козельске через реку Жиздру (приток Оки) – были построены мощные паромы на цистернах, снятых с железнодорожных платформ.

С приходом весны наступило почти полное бездорожье, так как подавляющее большинство дорог не имело твердого покрытия. Из-за отсутствия лесов проезжую часть приходилось укреплять хворостом, что плохо обеспечивало пропуск техники и автотранспорта. Положение на дорогах усугублялось систематическими налетами в дневное время вражеской авиации.

Однажды в начале апреля комиссар бригады Акопов приказал мне осуществить невозможное: срочно восстановить проезд по дороге Козельск – Сухиничи. Я отправился пешком в один из саперных батальонов, расположенный в 20 км от Козельска, прекрасно понимая невозможность выполнения задачи и тяжелые последствия. Но мне опять повезло: на следующий день установилась хорошая погода, дороги просохли и стали проезжими.

Наступило лето, на нашем участке фронта происходили бои только местного значения. Бригада в основном была занята на строительстве дорог и мостов, в том числе через реку Оку под Калугой. Часть наших саперов возводила тыловые рубежи обороны и минировала танкоопасные направления.
Штаб бригады, покинув город, разместился в лесу недалеко от бывшей Оптиной Пустыни. Большинство штабных командиров все лето провело в лесу, даже не выбираясь на опушку, что на многих подействовало угнетающе.

В Козельский период относительно спокойной жизни в обороне возникла взаимная любовь с вольнонаемной штаба М.Д. Мы много времени вечерами и ночью проводили вместе, из-за чего имели неприятности, поскольку я опаздывал или вообще не являлся на проводимые начальством учебные тревоги (свидания происходили вне расположения штаба). Нами строились планы совместной жизни после войны.
В конце войны мне сообщили о ее неблаговидном поведении, фактически об измене. Я долго переживал, но поборов себя, разорвал с ней всякие отношения.

В последних числах августа 1942 года нашу бригаду расформировали. Большинство командиров штаба и все батальоны были переданы в 32-ю инженерно-саперную бригаду, а несколько человек, в том числе начальника штаба Прощенко Г.М. и меня откомандировали в 11-ю инженерно-саперную бригаду на том же Западном фронте. М.Д. перевели в 32 ИСБ, и мы расстались, как оказалось, навсегда.

Из книги Роберта Кершоу «1941 год глазами немцев»:

«Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!» /Артиллерист противотанкового орудия/

«Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить…» /Танкист группы армий «Центр»/

После успешного прорыва приграничной обороны, 3-й батальон 18-го пехотного полка группы армий «Центр», насчитывавший 800 человек, был обстрелян подразделением из 5 солдат. «Я не ожидал ничего подобного, – признавался командир батальона майор Нойхоф своему батальонному врачу. – Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятеркой бойцов».

«На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть». /Танкист 12-й танковой дивизии Ганс Беккер/

«В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной Армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов». /Офицер 7-й танковой дивизии/

«Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого… Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям» /Генерал-майор Гофман фон Вальдау/

«Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и все остальное?!» /Один из солдат группы армий «Центр»/

«Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись». /Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии/

71 год назад гитлеровская Германия напала на СССР. Каким оказался наш солдат в глазах врага - солдат немецких? Как выглядело начало войны из чужих окопов? Весьма красноречивые ответы на эти вопросы можно обнаружить в книге, автор которой едва ли может быть обвинен в искажении фактов. Это «1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных» английского историка Роберта Кершоу, которая недавно опубликована в России. Книга практически целиком состоит из воспоминаний немецких солдат и офицеров, их писем домой и записей в личных дневниках.

Вспоминает унтер-офицер Гельмут Колаковски: «Поздним вечером наш взвод собрали в сараях и объявили: «Завтра нам предстоит вступить в битву с мировым большевизмом». Лично я был просто поражен, это было как снег на голову, а как же пакт о ненападении между Германией и Россией? Я все время вспоминал тот выпуск «Дойче вохеншау», который видел дома и в котором сообщалось о заключенном договоре. Я не мог и представить, как это мы пойдем войной на Советский Союз». Приказ фюрера вызвал удивление и недоумение рядового состава. «Можно сказать, мы были огорошены услышанным, - признавался Лотар Фромм, офицер-корректировщик. - Мы все, я подчеркиваю это, были изумлены и никак не готовы к подобному». Но недоумение тут же сменилось облегчением избавления от непонятного и томительного ожидания на восточных границах Германии. Опытные солдаты, захватившие уже почти всю Европу, принялись обсуждать, когда закончится кампания против СССР. Слова Бенно Цайзера, тогда еще учившегося на военного водителя, отражают общие настроения: «Все это кончится через каких-нибудь три недели, нам было сказано, другие были осторожнее в прогнозах - они считали, что через 2-3 месяца. Нашелся один, кто считал, что это продлится целый год, но мы его на смех подняли: «А сколько потребовалось, чтобы разделаться с поляками? А с Францией? Ты что, забыл?»

Но не все были столь оптимистичны. Эрих Менде, обер-лейтенант из 8-й силезской пехотной дивизии, вспоминает разговор со своим начальником, состоявшийся в эти последние мирные минуты. «Мой командир был в два раза старше меня, и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был в звании лейтенанта. «Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон», - не скрывал он пессимизма... Менде, запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии».

В 3 часа 15 минут передовые немецкие части перешли границу СССР. Артиллерист противотанкового орудия Иоганн Данцер вспоминает: «В самый первый день, едва только мы пошли в атаку, как один из наших застрелился из своего же оружия. Зажав винтовку между колен, он вставил ствол в рот и надавил на спуск. Так для него окончилась война и все связанные с ней ужасы».

Захват Брестской крепости был поручен 45-й пехотной дивизии вермахта, насчитывавшей 17 тысяч человек личного состава. Гарнизон крепости - порядка 8 тысяч. В первые часы боя посыпались доклады об успешном продвижении немецких войск и сообщения о захвате мостов и сооружений крепости. В 4 часа 42 минуты «было взято 50 человек пленных, все в одном белье, их война застала в койках». Но уже к 10:50 тон боевых документов изменился: «Бой за овладение крепостью ожесточенный - многочисленные потери». Уже погибло 2 командира батальона, 1 командир роты, командир одного из полков получил серьезное ранение.

«Вскоре, где-то между 5.30 и 7.30 утра, стало окончательно ясно, что русские отчаянно сражаются в тылу наших передовых частей. Их пехота при поддержке 35-40 танков и бронемашин, оказавшихся на территории крепости, образовала несколько очагов обороны. Вражеские снайперы вели прицельный огонь из-за деревьев, с крыш и подвалов, что вызвало большие потери среди офицеров и младших командиров».

«Там, где русских удалось выбить или выкурить, вскоре появлялись новые силы. Они вылезали из подвалов, домов, из канализационных труб и других временных укрытий, вели прицельный огонь, и наши потери непрерывно росли».
Сводка Верховного командования вермахта (ОКВ) за 22 июня сообщала: «Создается впечатление, что противник после первоначального замешательства начинает оказывать все более упорное сопротивление». С этим согласен и начальник штаба ОКВ Гальдер: «После первоначального «столбняка», вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям».

Для солдат 45-й дивизии вермахта начало войны оказалось совсем безрадостным: 21 офицер и 290 унтер-офицеров (сержантов), не считая солдат, погибли в ее первый же день. За первые сутки боев в России дивизия потеряла почти столько же солдат и офицеров, сколько за все шесть недель французской кампании.

Самыми успешными действиями войск вермахта были операцию по окружению и разгрому советских дивизий в «котлах» 1941-го года. В самых крупных из них - Киевском, Минском, Вяземском - советские войска потеряли сотни тысяч солдат и офицеров. Но какую цену за это заплатил вермахт?

Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии: «Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись».

Автор книги пишет: «Опыт польской и западной кампаний подсказывал, что успех стратегии блицкрига заключается в получении преимуществ более искусным маневрированием. Даже если оставить за скобками ресурсы, боевой дух и воля к сопротивлению противника неизбежно будут сломлены под напором громадных и бессмысленных потерь. Отсюда логически вытекает массовая сдача в плен оказавшихся в окружении деморализованных солдат. В России же эти «азбучные» истины оказались поставлены с ног на голову отчаянным, доходившим порой до фанатизма сопротивлением русских в, казалось, безнадежнейших ситуациях. Вот поэтому половина наступательного потенциала немцев и ушла не на продвижение к поставленной цели, а на закрепление уже имевшихся успехов».

Командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок, в ходе операции по уничтожению советских войск в Смоленском «котле» писал об их попытках вырваться из окружения: «Весьма значимый успех для получившего такой сокрушительный удар противника!». Кольцо окружения не было сплошным. Два дня спустя фон Бок сокрушался: «До сих пор не удалось заделать брешь на восточном участке Смоленского котла». Той ночью из окружения сумели выйти примерно 5 советских дивизий. Еще три дивизии прорвались на следующий день.

Об уровне немецких потерь свидетельствует сообщение штаба 7-й танковой дивизии, что в строю осталось всего 118 танков. 166 машин было подбито (хотя 96 подлежали ремонту). 2-я рота 1-го батальона полка «Великая Германия» всего за 5 дней боев на удержание линии Смоленского «котла» потеряла 40 человек при штатной численности роты в 176 солдат и офицеров.

Постепенно менялось и восприятие войны с Советским союзом у рядовых немецких солдат. Безудержный оптимизм первых дней боев сменился осознанием того, что «что-то идет не так». Потом пришли безразличие и апатия. Мнение одного из немецких офицеров: «Эти огромные расстояния пугают и деморализуют солдат. Равнины, равнины, конца им нет и не будет. Именно это и сводит с ума».

Постоянное беспокойство доставляли войскам и действия партизан, число которых росло по мере уничтожения «котлов». Если поначалу их количество и активность были ничтожны, то после окончания боев в киевском «котле» число партизан на участке группы армий «Юг» значительно возросло. На участке группы армий «Центр» они взяли под контроль 45% захваченных немцами территорий.

Кампания, затянувшаяся долгим уничтожением окруженных советских войск, вызывала все больше ассоциаций с армией Наполеона и страхов перед русской зимой. Один из солдат группы армий «Центр» 20 августа сетовал: «Потери жуткие, не сравнить с теми, что были во Франции». Его рота, начиная с 23 июля, участвовала в боях за «танковую автостраду № 1». «Сегодня дорога наша, завтра ее забирают русские, потом снова мы, и так далее». Победа уже не казалась столь недалекой. Напротив, отчаянное сопротивление противника подрывало боевой дух, внушало отнюдь не оптимистические мысли. «Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и все остальное?!»

За первые месяцы кампании была серьезно подорвана боеспособность танковых частей группы армий «Центр». К сентябрю 41-го 30% танков были уничтожены, а 23% машин находились в ремонте. Почти половина всех танковых дивизий, предусмотренных для участия в операции «Тайфун», располагали лишь третью от первоначального числа боеготовых машин. К 15 сентября 1941 года группа армий «Центр» располагала в общей сложности 1346 боеготовыми танками, в то время как на начало кампании в России эта цифра составляла 2609 единиц.

Потери личного состава были не менее тяжелыми. К началу наступления на Москву немецкие части лишились примерно трети офицерского состава. Общие потери в живой силе к этому моменту достигли примерно полумиллиона человек, что эквивалентно потере 30 дивизий. Если же учесть, что только 64% от общего состава пехотной дивизии, то есть 10840 человек, являлись непосредственно «бойцами», а остальные 36% приходились на тыловые и вспомогательные службы, то станет ясно, что боеспособность немецких войск снизилась еще сильнее.

Так ситуацию на Восточном фронте оценил один из немецких солдат: «Россия, отсюда приходят только дурные вести, и мы до сих пор ничего не знаем о тебе. А ты тем временем поглощаешь нас, растворяя в своих неприветливых вязких просторах».

О русских солдатах

Первоначальное представление о населении России определялось немецкой идеологией того времени, которая считала славян «недочеловеками». Однако опыт первых боев внес в эти представления свои коррективы.
Генерал-майор Гофман фон Вальдау, начальник штаба командования люфтваффе через 9 дней после начала войны писал в своем дневнике: «Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого... Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям». Подтверждением этого стали первые воздушные тараны. Кершоу приводит слова одного полковника люфтваффе: «Советские пилоты - фаталисты, они сражаются до конца без какой-либо надежды на победу и даже на выживание». Стоит заметить, что в первый день войны с Советским Союзом люфтваффе потеряли до 300 самолетов. Никогда до этого ВВС Германии не несли таких больших единовременных потерь.

В Германии радио кричало о том, что снаряды «немецких танков не только поджигают, но и насквозь прошивают русские машины». Но солдаты рассказывали друг другу о русских танках, которые невозможно было пробить даже выстрелами в упор - снаряды рикошетили от брони. Лейтенант Гельмут Ритген из 6-й танковой дивизии признавался, что в столкновении с новыми и неизвестными танками русских: «...в корне изменилось само понятие ведения танковой войны, машины КВ ознаменовали совершенно иной уровень вооружений, бронезащиты и веса танков. Немецкие танки вмиг перешли в разряд исключительно противопехотного оружия...» Танкист 12-й танковой дивизии Ганс Беккер: «На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть».

Артиллерист противотанкового орудия вспоминает о том, какое неизгладимое впечатление на него и его товарищей произвело отчаянное сопротивление русских в первые часы войны: «Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!»

Автор книги «1941 год глазами немцев» приводит слова офицера, служившего в танковом подразделении на участке группы армий «Центр», который поделился своим мнением с военным корреспондентом Курицио Малапарте: «Он рассуждал, как солдат, избегая эпитетов и метафор, ограничиваясь лишь аргументацией, непосредственно имевшей отношение к обсуждаемым вопросам. «Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить...»

Гнетущее впечатление на наступающие войска производили и такие эпизоды: после успешного прорыва приграничной обороны, 3-й батальон 18-го пехотного полка группы армий «Центр», насчитывавший 800 человек, был обстрелян подразделением из 5 солдат. «Я не ожидал ничего подобного, - признавался командир батальона майор Нойхоф своему батальонному врачу. - Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятеркой бойцов».

В середине ноября 1941-го года один пехотный офицер 7-й танковой дивизии, когда его подразделение ворвалось на обороняемые русскими позиции в деревне у реки Лама, описывал сопротивление красноармейцев. «В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной Армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов».

Зима 41-го

В немецких войсках быстро вошла в обиход поговорка «Лучше три французских кампании, чем одна русская». «Здесь нам недоставало удобных французских кроватей и поражало однообразие местности». «Перспективы оказаться в Ленинграде обернулись бесконечным сидением в пронумерованных окопах».

Высокие потери вермахта, отсутствие зимнего обмундирования и неподготовленность немецкой техники к боевым действиям в условиях русской зимы постепенно позволили перехватить инициативу советским войскам. За трехнедельный период с 15 ноября по 5 декабря 1941 года русские ВВС совершили 15 840 боевых вылетов, тогда как люфтваффе лишь 3500, что еще больше деморализовало противника.

Ефрейтор Фриц Зигель в своем письме домой от 6 декабря писал:«Боже мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Хорошо бы, если бы там наверху хотя бы прислушались к нам, иначе всем нам здесь придется подохнуть"